Пир духа
Приближалось Рождество. Знаменитый Гарри Поттер сидел у камина и тихо сходил с ума. После победы над Волдемортом на него в очередной раз обрушился повышенный интерес магического сообщества, но еще никогда внимание так не раздражало его. В те дни все говорили о юном герое, его приветствовали на улицах, внимательно разглядывали, показывали пальцем, просили автографы, дарили цветы, шептались у него за спиной, о нем писали в газетах. Но что знали эти люди обо всем случившемся? Чего стоила эта победа ему? Кто может заглушить боль утрат и заполнить пустоту в его сердце? Гарри спрятался от назойливой публики на Гриммаулд-Плэйс, и почти не выходил из дома. Миссис Уизли приглашала его погостить, но Гарри отказался. Он ни с кем не хотел говорить, не хотел вспоминать о случившемся, ему претили заботы и радости обыденной жизни. Он хотел побыть один.
Постепенно о нем забыли. Война и победы, герои и подвиги были вытеснены в глубины памяти, и волшебный мир закружила суета «насущных проблем». «Ежедневный пророк» уже давно не писал о Гарри Поттере. Пресса обратилась к таким актуальным вопросам современности, как «преодоление кризиса», «стабилизация», «прогрессивное развитие», «разруха», «новый курс», «позитивность и эффективность» и т. п. Центральной темой «Пророка» стал строительный бум, охвативший страну. В каждом номере рассказывали трогательные истории о несчастных жертвах «предшествующего министерства», ввергнувшего магическое сообщество в разруху, и счастливых обладателях нового жилья, построенного благодаря инвестициям заботливого правительства. Все это мало интересовало Гарри, и газет он не читал, а потому даже не догадывался, что его улыбающееся фото стало знаменем строительной кампании. Вскоре, однако, его заменили портреты министра, красовавшегося в разных ракурсах из номера в номер.
Жизнь возвращалась в обычное русло, а Гарри продолжал сидеть в замкнутом пространстве ненавистного ему жилища, неделями не выходя на улицу. Первое время его навещали Рон и Гермиона, но теперь они редко виделись. Еще летом его друзья в очередной раз разругались (Гарри никогда не вмешивался в их ссоры, лишь бы его не трогали), после чего Гермиона неожиданно решила поступать в Академию. Она и Гарри уговаривала, но тот наотрез отказался. Гермиона с головой ушла в учебу, и они стали реже общаться. Рон, кажется, собирался жениться. Так получилось, что неизменным собеседником Гарри за последние полгода стала мамаша Блэк.
В камине весело плясали языки пламени. Когда-то из этого предательского камина он звал Сириуса… «Нет, нет, не думать об этом. Все позади». Он панически гнал картинки своей жизни, всплывавшие в памяти, потому что не знал, что с ними делать, не мог с ними жить. Все, что было добрым и светлым, осталось в прошлом, и оно никогда не вернется. Зло, преследовавшее его с рождения, погибло навеки, унеся за собой весь его мир. Вся жизнь позади. Боль и тоска остро пронзили душу, и он опять старался не думать о той жизни. Но чем яростней он отбивался от образов прошлого, тем хаотичнее и навязчивее кружили они в мозгу, мучили и сводили с ума. Вдруг пламя взвилось зеленым, и из камина вышла Гермиона.
– Здравствуй, Гарри, – она скользнула взглядом по его небритому лицу и критически покосилась на кучку пустых бутылок из-под огненного виски.
– Привет, – безразлично промолвил тот.
– Ты получил приглашение из министерства?
– Да, где-то на столе валяется.
– Я тоже. Собираюсь пойти. А ты? – ответ был известен, но Гермиона специально явилась в разгар зимней сессии к старому другу (и, увы, единственному), чтобы попытаться вытянуть его из забытья.
Все ее предыдущие попытки заканчивались провалом. Он ничем не интересовался, убегал от разговоров, и даже хорошенько разозлить его никак не удавалось. Она с болью в сердце видела, как Гарри проваливается в бездну, злилась от собственного бессилия и понимала, что ему нужна хорошая встряска. Министр устраивал торжественное чествование памяти Альбуса Дамблдора, приурочив эту акцию к полугодовому юбилею победы, и Гермиона решила воспользоваться таким подходящим моментом.
– Я думаю, ты должен, мы все должны пойти.
– Нет, Гермиона, ты же знаешь, я не люблю этого. Много людей, торжественные речи… – Гарри болезненно поежился.
– Но ведь это день памяти нашего любимого Директора. Он отдал свою жизнь, чтобы мы продолжали жить, радоваться, любить, – почти с отчаянием резала по живому Гермиона. – Он любил нас, и особенно тебя, Гарри, а ты, как последний предатель, ленишься выползти из кресла, чтобы вспомнить о нем добрым словом.
– Я всегда о нем помню, – буркнул Поттер.
– Ты предпочитаешь общество старой карги Вальбурги, – она продолжала наступать: упоминание о мамаше Блэк всегда его немного злило. – Тебе куда интереснее провести вечер в плодотворных дискуссиях, чем встретиться со старыми друзьями, собранными ради памяти Дамблдора!
Поттер колебался. Мелькнувший искрой огонек гнева тут же погас, и Гарри неумело попытался переменить тему:
– Как там Рон?
Попытка оказалась неудачной. Гермиона вспыхнула и поджала губы.
– Не знаю, – сухо ответила она. – Гарри, ты должен с кем-то поговорить, так нельзя, – завела она старую песню, понимая, что момент упущен. Прошу тебя, пойдем завтра вместе.
Он молчал, разговор не клеился.
– Мне пора. Завтра экзамен. Подумай о том, что я сказала.
Гарри задумчиво смотрел ей вслед.
– Как это нас Вас похоже, молодой человек, – раздался ехидный голос со стены, – выставлять напоказ свое позорное существование, гордиться своей деградацией, выдавая Ваше безволие за оскорбленные порывы тоскующей души!
– Отстань, Финеас! – крикнул Гарри и вылетел из комнаты.
И почему этому желчному слизеринскому старикашке всегда удается так вывести его из себя?!
В огромном зале, отремонтированном и украшенном с изысканной роскошью, тысячи свечей, плавая под потолком, танцевали затейливый танец. Здесь собрались едва ли не все волшебники Англии: непрерывный поток вливался в зал через боковые двери и разбивался на множество капель, занимавших свои места в этом живом море. Гарри, сидевший в первом ряду, оглянулся назад. Он был уверен, что все его друзья и знакомые где-то совсем рядом, растворенные в людской массе, но увидеть их не было никакой возможности. Иногда, казалось, мелькали знакомые черты, но тут же, будто нарисованные на прибрежном песке, тонули в человеческом море. На возвышении в передней части зала стояли огромные кресла, искусно украшенные резьбой по дереву, и кафедра для выступлений. Над президиумом висел гигантский портрет Альбуса Дамблдора, украшенный цветами и освещенный хороводом свечей. Вдруг по залу пробежало волнение, и Гарри заметил, как слева вошла странная процессия. Десяток волшебников, судя по внешности и манерам, весьма именитых и высокопоставленных (некоторых Гарри знал), обращались куда-то в центр своей группы с подобострастным видом и деланными улыбками. Шествие поднялось на возвышение, а на кафедру, высоко подняв голову и выпятив нижнюю губу, поднялся маленький человечек в фиолетовой мантии с непомерно длинным носом и маленькими хитрыми глазками, торжествующе поблескивающими в свете тысяч свечей, которого Гарри не сразу заметил среди его окружения. Зал разразился овациями, явно польстившими докладчику. Хитро сверкая глазами, он обвел аудиторию взглядом, говорящим, что их обладатель понимает гораздо больше, чем говорит.
– Я не привык говорить по бумажке, но этого требует протокол, – оправдывался министр задушевным тоном, – и все-таки скажу несколько слов без протокола, – он снял шляпу и небрежно откинул руку в сторону. Тут же рядом с министром, как из воздуха, возник молодой волшебник с густыми черными волосами, стекавшими ему на плечи, и учтиво принял шляпу, получив несколько замечаний.
Пигмалион Назус начал речь о великом волшебнике, способном собрать воедино всех магов даже после своей смерти, о том, как его светлый образ должен стать для всех примером в эти непростые времена строительства новой жизни.
– Это настоящий пир духа! – ни с того, ни с сего победоносно гаркнул министр, так что Гарри даже вздрогнул. – И я приглашаю вас насладиться благоуханием мудрости, чистоты и самопожертвования.
Нужно заметить, что несомненным достоинством нового министра был удивительный чарующий голос. От первого несколько комичного впечатления не осталось и следа: этот мягкий вкрадчивый голос завораживающими струями проникал в душу, растекался, обволакивая самые скрытые уголки сознания, и просачивался в глубины сердца. Эти звуки то взлетали в благородном порыве на самые высокие ноты, то властно сражали врагов спокойной уверенностью, то опускались до шепота и почти умирали. Гарри вскоре забыл, зачем он здесь и что происходит вокруг, мысли, съедавшие его изнутри уже долгое время, отступили, будто дурной сон, он видел перед собой только этого удивительного человека, которому хотелось верить, идти за ним на край света и умереть ради него. Министр закончил речь, и, казалось, жизнь остановилась. Многие украдкой терли палочкой глаза. Зал безмолвствовал.
– Можно поаплодировать, – намекнул Назус все с тем же довольным видом, и благодарные слушатели не заставили просить себя дважды. – А теперь поприветствуем наших почетных гостей, – и председатель перечислял имена заведующих министерскими отделами, иностранных гостей, представителей образования, частных лиц, а зал бурно аплодировал, так что разобрать имена почти не удавалось.
Вторым докладчиком был толстый волшебник с туповатым выражением лица.
– Имя Альбуса Дамблдора для нас имеет особое значение, – брякнул он с таким видом, будто не понимал ни слова из того, что говорил. – В век духовной сумятицы, когда ориентиры теряются, важно выбрать правильное направление. И только мудрый Пигмалион Назус смог прозреть новый курс министерства.
– Благодарю Вас, – умильно протянул министр.
Следующим выступал, кажется, представитель Визенгамота, но его имя Гарри не запомнил.
– Дорогие друзья, – начал он, – все мы, воспользовавшись жертвой Альбуса Дамблдора, сегодня имеем возможность собраться в этом зале, – Гарри уставился на докладчика, думая, что ему это послышалось. – В наше время каждый волшебник должен не просто жить своей жизнью, но и приносить пользу всему магическому сообществу, принимая участие в министерских программах. Особенно хочется подчеркнуть непреходящее значение правительственного курса на преодоление жилищного кризиса. Именно этому учил нас Дамблдор, и министр Пигмалион Назус – верный продолжатель его дела – призывает каждого положить свои силы на алтарь строительства!
– Благодарю за позитивное и конструктивное выступление, – пропел довольный министр. – Все мы знаем, что Альбус Дамблдор был председателем международной конфедерации магов. Почтить его память сегодня приехали иностранные гости.
На кафедру взошел пожилой человек с бесстрастным смуглым лицом, одетый в темно-коричневую мантию и высокую шляпу особого покроя.
– Мы сегодня собрались, – сказал он, с трудом говоря по-английски, – в этот важный и знаменательный для всех день во имя взаимопонимания, взаимодружбы, взаимомира… – в зале захихикали.
В этот момент букет, украшавший портрет Дамблдора, рухнул вниз. Все это время Гарри смотрел на портрет директора и с ужасом видел, что портрет мертв. Он совсем не походил на живые изображения волшебников, а был застывшим и безжизненным, как обыкновенный магловский рисунок. Мертвый портрет причинял столько боли, что Гарри после инцидента с цветами решил больше не смотреть в ту сторону.
– Благодарю Вас. Мы умеем быть вместе и нести свет и истину, – ответил министр дрогнувшим голосом, а все тот же брюнет из свиты Назуса с тошнотворно сладкой улыбкой, будто он объелся мармелада, подлетел и вернул низвергнутый букет на прежнее место.
Далее выступил второй иностранец – молодой человек в оранжевом покрывале, похожий всей своей фигурой на вопросительный знак. Нервно передергиваясь, он шепеляво и картаво частил, и Гарри с трудом разобрал, что мы живем в начале третьей эпохи – эпохи развития и прогресса, на что министр ответил что-то на непонятном языке.
– А теперь позвольте пригласить нашего дорогого мистера Булстроуда. Он не работает в министерстве, но со всей ответственностью откликнулся на зов Отечества.
– Уважаемые соотечественники, дорогой господин министр, – пробасил мистер Булстроуд, тряся своими тройными подбородками, – самое главное, что мы победили. Теперь наша главная задача – развернуть самое широкомасштабное строительство. Не делясь на ваших и наших, мы добьемся колоссальных результатов. Если правительство будет так же щедро инвестировать нашу компанию, мы даем обязательство в ближайшие полгода превысить объем работ в два раза.
– Согласен. Вы не думайте, что он только речи говорить умеет, – доверительно-фамильярным тоном сообщил министр, весело грозя пальчиком аудитории, – это чрезвычайно деятельный человек. Он мне уже на пятки наступает, говорит, что бригада ждет только мановения министра.
– Дорогой господин Назус, – продолжал Булстроуд, – наша строительная компания «Пигмалион» разработала новый рекламный плакат и просит Вашего высочайшего одобрения, – слева от портрета директора нарисовалось изображение Пигмалиона и Дамблдора, которые, засучив рукава и извергая молнии, с безумными взглядами, похожими на инферналов, возводили новый дом.
– Превосходно! – министр похлопал. – А сейчас я хочу предоставить слово очаровательной женщине, которая несет на своих хрупких плечах всю работу нового отдела строительства, – объявил Назус. – За год до смерти Дамблдора она трудилась и сражалась с ним плечом к плечу.
Толстая приземистая дама в отороченной розовым мехом мантии выплыла на трибуну, и Гарри с отвращением узнал Долорес Амбридж.
– Сегодня мы чествуем особого человека, – сказала она по-детски восторженным голосом. – Каким талантливым и харизматичным должен быть тот маг, который смог собрать такое количество народа! Какой духовный подвиг совершают наши великие волшебники, несущие тяжкое бремя судеб человеческих, – Амбридж вдохновенно смотрела на министра. – На смену почившим приходят новые герои, не оскудевает мир мудрецами, – голос докладчицы дрогнул от слез. – И я верю, что спустя немногое время, мы вновь все соберемся, чтобы восславить еще более могущественного волшебника, которому достались не громкие подвиги, а рутинная миссия созидателя нового мира!
– Благодарю! – министр взвизгнул, не в силах сдерживать восторг. – Вы столько делаете для строительства нового мира!
К министру подлетел мармеладный брюнет с огромным букетом роз и вручил цветы Амбридж.
– О! Ваша любезность сравнима только с Вашей мудростью и величием! – звенела Амбридж на невозможно высокой ноте. – Наш любимый министр, позвольте вручить Вам это скромное подношение от лица Вашей преданной почитательницы, – она взмахнула волшебной палочкой, и воспарившая над президиумом картина повисла справа от портрета директора, слегка потеснив его в сторону. На картине Альбус Дамблдор, склонив колено, с идиотским влюбленным взором протягивал венок триумфатора Пигмалиону Назусу. Последний жеманно прижимал одну руку к сердцу, а другой заслонял маленький город, символизирующий мир магов, от надвигавшейся грозы.
– Слово предоставляется главе отдела Обеспечения магического правопорядка, – объявил председатель.
– Поздравляю всех с этим великим днем, – отметил человек, похожий на акулу, – и выражаем признательность министру Пигмалиону Назусу, – на этом речь закончилась.
– Благодарю за то, что вы не так долго, – изливал любезность министр. – А теперь выступит человек, который жестоко пострадал от кровавой руки нашего общего врага.
На кафедру взошел Люциус Малфой, бледный и исхудавший, но, как всегда, элегантный и надменный:
– Я готовил выступление на 5 футов, – с легкой иронией заметил докладчик, – но, если министр сказал: чем короче, тем лучше, буду краток. Избавившись от общего врага, мы должны избавиться от непримиримости и нетерпимости. Построить новое общество можно только, стерев из памяти все, что связывает нас с той страшной эпохой, – Гарри был почти уверен, что при этих словах Малфой презрительно скользнул взглядом по портрету Дамблдора. – Мы вступаем в новую эпоху, и министр Пигмалион Назус будет нашим знаменем в борьбе за это.
– Как кратко и содержательно! А главное – конкретно, – восхищался министр.
В висках Поттера стучали тысячи серебряных молоточков: «Что происходит? Это бред. Может, это я чего-то не понимаю?» Он знал цену министерским играм, но этот абсурд превосходил всякую меру. Собрание, посвященное великому человеку, навсегда оставшемуся для Гарри Директором, превратилось не просто в пропаганду правительственных программ или саморекламу для Пигмалиона Назуса – оно стало сборищем поругания памяти Альбуса Дамблдора. О чем же думает тот человек, за которым какой-нибудь час назад Гарри был готов идти в бой? Человек, так умело вскрывший его измученную душу, проникший туда и притащивший с собой целую толпу бесчинствующих прихвостней. Он закрыл глаза: гнусная свора мелькала и кружилась перед мысленным взором, и с веселой бесцеремонностью, глумясь и рисуясь, словно играя какую-то чудовищную пьесу, топтала и изгаживала все, что было дорого его сердцу. Столь резкого взлета и быстрого жестокого падения Поттер не испытывал еще ни разу. В нем вздымалась такая волна гнева, что еще минута – и всей развеселой компании, так умело «воспользовавшейся жертвой Дамблдора», думал Гарри, доставая палочку, не поздоровится. Но в тот момент, когда Малфой призывал стереть память, оглядываясь на Дамблдора, а Поттер потянулся к волшебной палочке, Гарри вдруг показалось, что директор подмигнул ему с портрета. Картина снова застыла, но юноша был уверен …
– Альбус Дамблдор долгие годы был директором школы чародейства и волшебства, – сообщил ценную информацию Пигмалион Назус. – От Хогвартса выступит заслуженный профессор, подвизавшийся с Дамблдором на ниве воспитания молодого поколения и внесший неоценимый вклад в нашу общую победу.
«Неужели Снейп? – представил самое худшее Гарри.
– Встречайте, Профессор Бинс! – победоносно воскликнул министр.
Профессор выплыл белым облачком из недр кафедры и начал монотонное перечисление каких-то событий, уловить смысл которых не представлялось возможным из-за обильного засорения речи бесконечными датами. Профессор бубнил себе под нос, и зловредные цифры, словно горох, больно били Гарри по голове. Поттер явно недооценил министра: оказывается, могло быть хуже, чем он вообразил. На Бинса невозможно было даже злиться. Своей лекторской манерой он не просто умалял или извращал излагаемый материал – он превращал содержание речи в полное Ничто.
Не выдержав, Гарри тихонько выскользнул из зала и, чтобы убить время, направился освежиться в туалет. Там он умылся ледяной водой, и кокон безумия, пеленавший его мозг уже несколько часов, ослабил свою хватку. Рядом с Поттером стоял тот самый брюнет из свиты Пигмалиона Назуса и, красуясь перед зеркалом, поправлял свои шикарные локоны. Приторная улыбка и услужливый взгляд исчезли без следа, сменившись горделивым взором парящего хищника. В этот момент дверь отворилась, и вошел, точнее, ворвался не кто иной, как Перси Уизли. Он метнулся к брюнету, замер на полушаге, а на лице застыла мерзкая улыбка, которую хотелось назвать «улыбкой смерти». Брюнет, растянув рот в довольной ухмылке, с покровительственным видом поглядывал на Перси. В этих нелепых позах окаменелые скульптуры молча смотрели друг на друга с идиотским шальным видом. Повисла долгая пауза. Гарри испытал резкий приступ тошноты и порадовался близости умывальника. Его посетило странное чувство, будто он бесцеремонно вломился в чужую жизнь в какой-то непристойный момент, и, подавляя мутящее чувство отвращения, под глумливые смешки перспективных кадров министерства вылетел прочь.
Гарри быстрым шагом пересекал атриум, и перед ним завиднелись высокие струи фонтана Волшебного братства. Проходя мимо знакомой статуи, которая когда-то, подчиняясь заклинанию Дамблдора, защищала его от смертоносных лучей, он обратил внимание на лицо волшебника. «Что-то в нем изменилось…» – подумал Поттер. – «Да, раньше у него было другое лицо. Что же не так?.. Стоп, на кого-то он похож… Кого-то он мне напоминает…» – напрягал свою память Гарри. Ответ пришел скоро, ибо с огромного величественного полотна, занимавшего теперь одну из стен атриума, на него смотрели те же хитрые глазки и длинный нос. «Ну конечно! Пигмалион Назус!» – наконец догадался Поттер. Еще он заметил, что новый волшебник уменьшился по сравнению со своим предшественником почти вдвое. Укоротились и все остальные фигуры. Волшебница, лишившаяся всей прежней красы и величия, была подозрительно похожа на гоблина в мантии, кентавр стал чуть пониже пони, гоблин усох до размеров домашнего эльфа, ну а последнего можно было принять за какое-нибудь крупное насекомое. Глава волшебного братства горделиво взирал на своих помельчавших собратьев, высоко воздев свой длинный нос и выпятив нижнюю губу.
Когда Поттер вернулся в зал, речь профессора Бинса подходила к концу.
– Наступил кульминационный момент, ради которого мы все сегодня собрались, – брякнул, не подумав, министр. – Сейчас министерство в лице меня торжественно подпишет договор о сотрудничестве с самыми надежными и ответственными застройщиками нашей современности. Мы обязуемся инвестировать их проекты и обеспечивать правовые гарантии, а они выражают полную преданность Отечеству и обязуются по первому зову откликаться на насущные нужды общества.
В то время, когда министр весьма завуалированно доносил до публики содержание договоров, его помощник, растянув лицо в улыбке так, что оно приобрело овальную форму, создал стол посередине сцены, а двое совсем юных работников министерства из дальних углов подгоняли кресла. Министр сел на одно из них, а другое заняла Амбридж. Рыжеволосый молодой человек в квадратных очках, упоенный ответственностью своей миссии, удостоился подать пергамент, перья и чернила помощнику министра, а тот передал письменные принадлежности далее по инстанции. Стороны скрепили договор, рассыпаясь в любезностях, а потом процедура повторилась с участием Булстроуда и Малфоя, заменявшего директора какой-то компании.
– А теперь, – сообщил Назус с загадочным видом, – немного взбодритесь, потому что человек, который выйдет сейчас на эту сцену – профессор сущностных тайн мироздания нашей Академии… – тихим вкрадчивым голосом продолжал тянуть резину министр, подбираясь к самому главному блюду, которым он собирался попотчевать гостей. В зале воцарилась полная тишина. – Профессо-о-о-ор Джозеф Уиттс! – заорал министр с видом конферансье, объявлявшего гвоздь программы.
Зал взорвался аплодисментами, под которые на кафедру с высоко поднятой головой поднялся худенький пожилой человек в светло-серой мантии. Глубоко посаженные глаза светились живым интеллектом и силой духа. Судя по реакции аудитории, из всех сегодняшних докладчиков он был наиболее популярным в среде волшебников. Гарри где-то слышал это имя, кажется, Уиттс был преподавателем Гермионы.
Тихим скрипучим голосом он начал речь о жизни и смерти, о славе и власти, об истинном уме и безумии, о жизненных целях, об огоньке искания истины, зажигающем сердца, и о Любви, побеждающей все и живущей в людях, готовых ее принять.
– Среди таких людей, умных людей, – подчеркнул профессор, взглянув на президиум, – Альбус Дамблдор, положивший свою жизнь ради жизни других. Кто-то жалеет его? Кто-то безумно думает, что он потерял самое ценное? Ошибаетесь! Он приобрел гораздо больше, чем имеем все мы. Истинное сокровище, сокрытое внутри человека… – в это время министр с недовольным видом что-то шепнул своему помощнику, и мармеладный брюнет бесшумно подлетел к профессору. – …А сказали, можно говорить до вечера, – проскрипел оратор, – простите, мне напоминают о регламенте.
– Говорить можете, но, боюсь, зал опустеет, – сладко ответил министр.
Профессор Уиттс кое-как скомкал конец выступления и, сверкая порозовевшей лысиной, сел на место. Зал разразился бурными овациями, не утихавшими несколько минут. Кое-как успокоив слушателей, министр поблагодарил профессора и заверил в любви. Аудитория снова грянула дружными аплодисментами, явно не желая отпускать докладчика и выражая массовое недовольство грубой выходкой министра. Поттер, человек настороженный и недоверчивый, не сразу принял речь профессора, ожидая подвоха, особенно после недавнего лжеочарования Пигмалиона Назуса, но в конце выступления он всецело разделял настроения публики. Дело было не просто в солидарности толпе и не только в оппозиции министру. Назус прервал оратора в тот самый момент, когда впервые за этот вечер кто-то хотел сказать о самом Дамблдоре и еще что-то очень важное о жизни и смерти. Гарри мало понял, но почувствовал, что если он не узнает того, о чем не сказал профессор, то ему незачем жить, точнее, ему и так было незачем жить, а теперь показалось, будто еще есть какой-то смысл. Это не было то слепое безумие фанатика, охватившее его в начале вечера – это было желание понять, осмыслить, найти. Неужели он никогда не узнает тех важных тайн, на которых держится мир, которые знал Альбус Дамблдор и которые вдруг показались Гарри единственным ценным, что осталось для него на этой земле. Кажется, об этом огоньке жизни в душе человеческой и говорил профессор. Взгляд случайно попал на портрет директора, и Поттеру опять показалось, что тот с улыбкой смотрит на него. В следующее мгновение изображение вновь застыло и не подавало никаких признаков жизни.
– Все, все, – отшучивался министр, – хорошего понемножку. Приглашается коллега предыдущего докладчика, профессор Брукс.
На кафедру вышел крупный мужчина с курносым носом и массивной челюстью и бесцветным голосом монотонно завел невозможно сбивчивую речь.
– Сейчас я не буду вдаваться в подробности, подробности тут, пожалуй, неуместны, – он опасливо взглянул на министра, очевидно, боясь разделить участь своего коллеги, – скажу только, что наше общество всегда раздирали внутренние и внешние враги. Наш профессорско-преподавательский состав всегда… Я имею виду тех учителей, которые бесполезные, бездельники всякие, которые обособлялись всегда от общества, сидели там в своих кабинетах и кельях, непонятно чем занимались, некоторые даже составляли всякие тайные общества, не разрешенные министерством… Их еще предупреждали умные люди: вы зовете к целям хорошим – получите хуже, чем есть. Главная мысль проста – нужно держаться за ту систему мировоззрения, которая традиционная. Это, наверное, главная причина, по которой мы должны вспоминать Альбуса Дамблдора.
– Благодарю за очень яркое и четкое выражение мыслей, – весело издевался министр.
Мармеладный брюнет, взлетев на кафедру, объявил, что вечер памяти подошел к концу, и начал благодарить гостей собрания, но Пигмалион, грубо оборвав его, перехватил слово.
– Не отнимай хлеб у председателя! Я сердечно благодарю всех работников министерства, частных предпринимателей, наших мудрых профессоров, братьев наших меньших, – тут он крепко обнял за плечи сидящего рядом иностранного гостя в оранжевой хламиде, на что тот скукожился и из вопросительного знака превратился в маковый крендель, – и, конечно же, всех вас, мои дорогие волшебники и волшебницы, не поленившиеся отдать дань памяти великому и удивительному человеку современности.
Поттер вылетел из министерства, как ужаленный. Он не помнил, как добрался до дому. Завалив вешалку в прихожей, он метался по дому под ободряющие крики миссис Блэк. Голова кружилось, тошнило, он должен был что-то сделать. Не придумав ничего лучше и вообще потеряв способность думать, Гарри крушил все, что попадалось под руку. Наутро явилась Гермиона. Вчерашняя ярость утихла, но абсурд случившегося не давал покоя. Он давно привык ждать от министерства каких-нибудь подвохов, но это было чересчур. Гарри вышагивал по комнате и, топорща волосы, со скоростью пулеметной очереди пытался донести до подруги все, что долго копилось и переполнило его накануне. Гермиона сидела в кресле, соединив кончики пальцев, и терпеливо слушала, но ее глаза выдавали едва скрываемое торжество достигнутой цели.